Кому в раю жить хорошо... - Страница 113

113

— Прекрасно!… Устроились!… — опешила Манька, растерявшись. — Я на голой земле сейчас лежу? Поди, посреди темного леса?

— Нет, но мы сила пресная. Пространство на пространстве…

— Это… Меня тоже нет? — ужаснулся Борзеевич, схватившись за голову.

— Ты есть. Но не более, чем знание человеческое. Крашенное, убогое человеческое знание, собранное в одной временной точке в под или над пространством. Ты знаешь немного больше, чем человек, потому что кто-то когда-то знал, догадался, и кому-то передал. Когда знание уходит с земли, ты тоже уже не помнишь, но помнишь, если что-то от тех знаний остается на земле, под землей, в воде и на небе. И немного меньше, потому что не всякое знание — знание. К чему тебе гороскопы помнить? Планеты и звезды движутся сами собой, они не меняют орбиты, чтобы навредить человеку или поднять до небес. Но я могу установить подлое знамение: или зажарю на огне, или прогоню через игольное ушко. Приходите ко мне, будем разбираться… — Дьявол повернулся к Маньке. — Твоя земля не способна снимать информацию о нас, когда она открыта. Мы Рай, а она в Аду. Но мы можем заботиться о твоей земле, оберегать, или заблокировать от внешнего воздействия. Она сад в саду, если я рядом. Так что, Маня, мы тебе не помощники. А где я тебе в лесу найду людей или зверей, которым захочется проклясть вампира ради тебя убогой?!

— У меня сошли! — подытожила Манька.

— Что сошли? — не понял Дьявол.

— Планеты. Так не бывает. Чтобы все свалилось. Все бедствия. Все планеты с орбит сошли, — объяснила Манька.

— Все бедствия — это когда рук нет, ног нет, глаз нет. Путем могу завалить, если хочешь, — пообещал Дьявол. — Исправляю ошибку, думаешь? Голлема твоего? Он забор ставит, и день к ночи прикладывает. Обожди, вот уберем его, крутиться будешь, как уж на сковородке. Думаешь, знаешь, что такое быть проклятым? Ты половины о себе не знаешь!

— Так может, не убирать его? — засомневалась Манька.

— Маня, он нас всех тут забодает! — вскрикнул испуганно Борзеевич. — Я знаю, Голлем был… вернее, знания о нем где-то сохранились… Это ужас, такой ужас, который никого в живых не оставит! Он… не могу объяснить… ему все равно кого убивать. Ну-ка, пойду-ка я в избе переночую…

Борзеевич торопливо засобирался, взвалил на себя свои вещички и ушел, бросив осуждающий взгляд. Манька промолчала. Но спустя несколько минут, продолжая всхлипывать, засобиралась тоже.

— Пусть только попробуют меня выгнать! Я не меньше других заслуживаю в избе спать! — с обидой проговорила она, поднимая огромную кучу из матраса, одеяла и подушки, свернутых вместе.

— Не думаю, что изба тебя выставлять начнет, — мягко успокоил ее Дьявол. — Она давно ждет, когда ты вернешься. Голлема она тоже не видит, как Борзеевич. И знать про него не знает… Как Борзеевич. Голлем на жизнь избы покушаться стал бы, если бы поднять ее смог. Сжечь, например. Но изба не загорится, разве что внутри ее будет пожар. Болезнь наслал бы, но как нашлешь?! Это иррационально для глиняного человека умерщвлять избу, которая давно об этом мечтает. Он не исполняет желания, он их разрушает. А кроме «карать» — он ничего не умеет. Ты прокричала «ненавижу» — и кара вышла наружу, а пока он так-то в землю голосил, да на человека, который оборачивал слова против тебя и против души твоей?

— Что же мне ненавидеть всех? Получается, кому я не скажу это, того Голлем и заберет?

— Поэтому и опасен, — рассмеялся Дьявол. — Нужен он тебе? Нет, не нужен.

Дьявол помог Маньке дотащить до избы ее ношу, и сам расстелил постель, согнав Борзеевича с кровати на лавку. Борзеевич всегда устраивался просто, подложив под себя полушубок, накрываясь сверху, чем придется. Дьявол позаботился и о нем: подставил табуретки, чтобы ложе Борзеевича было не таким узким, положил матрас, застелил сверху простыней, взбил подушку — Борзеевич перестал ворчать, опробовав устроенную постель, пошмыгал носом, хотел что-то сказать ободряющее Маньке, но взлохматил пятерней волосы, почесал макушку с тяжелым «э-эх!», уронил голову и сладко засопел.

В избе попахивало сыростью. Она давно не топилась, готовили еду на уличной печи. Храмам печь пироги было не положено. Выпитая в Манькино отсутствие вода все же была с избытком, бревна слегка заплесневели в тех местах, где вода просачивалась сквозь древесину. И мрачновато. Будто в доме лежал покойник. С Манькиным приходом изба будто проснулась. Что-то зашуршало, заскрипело, забрякала на кухне посуда.

Но Манька не замечала. Она никогда не чувствовала себя такой обиженной на весь белый свет.

— От меня все отвернулись, все! — прошептала она, глядя перед собой в пространство в потолок. — Почему ты не можешь сделать мою жизнь другой? Почему при жизни не можешь сказать плохому человеку: ты плохой, или хорошему — ты хороший? Я не верю, что тебе надо кого-то отправлять в Бездну, чтобы получить землю. И снимется с меня проклятие, само собой.

— Это самая что ни наесть гнилая моя натура, — ответил Дьявол, озабоченно простукивая стены изб. — Не ручьем же мне слезы лить по самому себе. Видишь ли, я бережливый хозяин. И мне жаль разбрасываться своим добром. Когда ты выбрасываешь старые вещи, ты же не выбрасываешь их, прежде не рассмотрев. Это шанс, Маня, для каждого «я», которое умерло, но еще живо.

Везде красная глина любит меня. Корит разве меня вепрь, вынашивает планы, как отобрать у меня землю и то, что я имею? Или волк, или маленький щенок. Даже когда им не дают жить, они не ищут способ отомстить. Это я, я сам. И красная глина, которая у меня, тоже я. А человек — он часть меня, но не я. Он продукт высокоразвитый и убран красиво. И селится в самых лучших местах. Я даю ему любые знания. И стараюсь показать, как оно бывает опасно, чтобы он не убил себя. Человек берет все, что ему хочется взять. У каждого человека есть порог боли, когда я не даю ему чувствовать боль. Птицы и звери не могут об этом мечтать. Они не теряют сознание, когда человек убивает их. Они уходят как люди, думаешь? У животного тоже красная глина, как у человека. Просто боль у них не закладывается в землю, они пьют ее сразу. Люди удивляются: «Почему мы не можем забить зверя до потери сознания?!» А зверь все чувствует, но земля не отвечает человеку. Их матричная память у меня, я читаю ее, не сходя с этого места.

113