Кому в раю жить хорошо... - Страница 133

133

Может, радостью поделится решила, налаженной жизнью, как это обычно бывает? Она и сама не раз искала мучителей, чтобы поднять себя в их глазах. Как-то так само собой получалось, язык развязывался, гордость за себя саму вылазила наружу, и, естественно, сразу после таких откровений все возвращалось на круги свои. Теперь Манька понимала почему. Древний вампир подхватывал слова и отправлял прямо в ум Благодетелей, которым становилось невтерпеж испоганить ей праздник жизни. Только сейчас до нее дошел смысл народной пословицы: по секрету всему свету…

Кот доел сметану и облизнулся, закусил рыбкой, притянул к себе вторую крынку.

— Мы, избушечка, из беды тебя вызволим, — пообещал он. — Горю твоему пособим… Ох, помнишь, как бегала дочушка наша, ягодка, по половицам твоим?! Вся такая беленькая, голосок серебренный, а глазищи, будто озера синие… Так веди и не изменилась ни на столечко! А муж у нее, добрый молодец, словно сокол… Ты Манечку-то придави лапой, а мы уж поборемся. Серая она да убогая, раздавить не жалко…

— Ты ей еще про времечко напомни, которое она на цепи просидела, сколько добрым людям жизни не дано! — наконец, не выдержала Манька, не в силах слушать о Благодетельнице. — Вампиры ведь бессмертные существа, на цепи могут до-о-олго держать! Что-то не торопилась твоя хозяюшка избушечку с цепи спустить! Долго ли с драконами-то? Убирайся, Баюн!

Она резко откинула одеяло, крепко сжимая кулаки. Голос ее дрожал и охрип, она изо всех сил старалась, что прозвучал он грозно. И немного растерялась… Зверь оказался не маленький — и не кот, а Бог знает что…

— Это мышь пищит, или комар летит? — Кот Баюн повернул голову в ее сторону, ощерив пасть.

Таких клыков Манька сроду не видала — саблезубые позавидуют! В глазах зверя заиграли угли, будто он только и ждал ее пробуждения. Он вдруг оказался прямо перед нею, нацеливаясь на прыжок, ударяя хвостом по полу. А когти у него оказались железными, острыми, как бритвы.

— Смотри, избушечка, смотри, как Мане правда глаза колет! — прищурился он. — Сижу, никого не трогаю, а Господь она, чтобы на дверь мне указать?! Ну так мы это исправим! Помогу тебе, избушечка! — он вдруг расплылся в едкой усмешке и приблизился, но как-то неправильно, одними глазами…

Манька так и застыла с поднятой ногой, с которой сегодня собиралась встать.

Каким образом зверь заставил ее мозг отключиться наполовину, Манька не знала, но второй половиной сразу же оценила опасность, исходившую от Баюна. Она боролась с полубессознательным своим состоянием из последних сил, выталкивая сознание на поверхность, но отрава и сладкой, и одновременно смертельной усталости уже захватила ее тело — и не было сил пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело стало чужим. Она боролась, и не находила опоры.

Свет мерк, забвение вырывало ее из Бытия быстрее, чем она успевала подумать.

Котофей Баюнович наклонился к ней, и почти как Дьявол проговорил в ухо:

— Спи Манин ум, спи! Сон в руку, сон в ум, спи Манин ум, спи! Думай, как много добра на земле! Приоткрой окошечко, вот идешь ты, вся такая светлая да пригожая, и ровно теплое солнышко, кланяются тебе люди, и будто есть у тебя царство-государство, и живешь в палатах белокаменных… Хорошо ли тебе, Манечка, хорошо ли тебе, красна девица? Дай-ка, избушечка, Камень Прямолинейный, поднесу к Маниной голове. Посмотри, как поплыла Манечка с чужим добром…

Кот обличал ее каким-то своим, бессовестным способом…

Нет у нее никакого царства-государства, и палат белокаменных нету…

Но голова ее плыла, как сказывал кот — было! Не в сознании, в уме было.

— Дьявол, Дьявол! — беззвучно позвала Манька, понимая, что ни один звук не сорвался с ее губ. Даже мысль застыла где-то на середине. Один глаз перестал существовать, будто его вырвали, она и видела им, и одновременно чувствовала, что он залеплен какой-то гадостью…

Знакомое состояние, проходила в Аду, когда черт положил на глаз бельмо в виде чьей-то задницы…

— Ой, Избушечка, дорогая, да воин ли Манька твоя? Ей ли нечисть изводить? — долетел до нее насмешливый резиновый и тягучий голосок Баюна.

Манька махнула рукой, и сразу почувствовала, раздвоившись уже в теле, что рука остается на месте, а машет она… чем-то другим. Рукой, но не настоящей.

— Привиделось тебе, пока спала ты, внушили тебе мысли страшные и черные! — между тем продолжал звучать насмешливо голос Кота Баюна. — Позарилась Манька на хлебосольство твое и на жилплощадь, да и на хребте твоем покатилась! Заменить решила собой Ягодиночку, славную дочушку Бабы Яги! Вызнает, вынюхивает… Да кто бы кормить ее стал, бессовестную злодейку?! Бедная она, нет у нее ни дома, ни места, кто примет, окаянная она, раскусили ее люди-то, всеми охаянная, а теперь и тебе погибель готовит! Идола, Матушка, попустила! Бремена она, спит и видит, как в рабство обернуть твое житье-бытье! Повелась ты, а я вижу: день-деньской погребения ждет недоучка-бесприданница! А ты добрая, как дочушка твоя. Ты ее вынянчила, выходила, уму-разуму научила, а яблочко от яблоньки недалече падает! Прочит она тебе богатую жизни во здравии, приросли друг к другу! Неужто променяешь каравай мягкий, с пылу с жару, на Манькино железо? Припустила бы ты к Благодетельнице нашей, да со всех ног! — злорадствовал невиданный зверь, расплываясь прямо перед Манькиным лицом.

Коты обычно мышей ловят, а этот…

Голос его летел откуда-то издалека, и слышала она его как будто сквозь вату в ушах, силилась открыть глаза, но видела только тьму в своей голове.

— А-а-а-а! — закричала Манька, сползая с кровати. Состояние тьмы она тоже умела понять. Реальность возвращалась, по мере того, как измученное ее сознание разрывало пелену тумана.

133