Кому в раю жить хорошо... - Страница 57

Содержание объектов было разным: всплывающие образы в равной мере могли оказаться и человеком, и животным, и неодушевленным предметом, способным издать звук. В матричной памяти их объединяло одно — отсутствие сознания. Полное, или частичное. Открытые врата земли позволяли прийти и остаться в виде пространственных объемных явлений, обретших самостоятельность, занимающих в земле место. Иногда образуя собственное пространство, если образы протягивали себя от одной земли в другую. Плеть, с которой они приходили, помогала им. Боль впивалась в сознание сразу же, стоило ей осудить их, противопоставляя себя порой бессвязной и откровенной их глупости.

Манька не могла взять в толк, то ли дразнит ее Ад, то ли все это было на самом деле. Но боль была настоящей — уходила она лишь после прозрения, когда не оставалось сомнений, кто, как и когда промышлял. Не черт ли шутил с нею, вернув ее в чрево матери, приоткрыв завесу ее мрачных воспоминаний, чтобы в одностороннем порядке она могла собрать вещественные доказательства насилия, по определению, случившиеся в ее жизни. Этой жизни не нашлось места в ее осознанной памяти. Возможно, сокрытие улик было преднамеренным, мало найдется людей, которые смогли бы жить с таким камнем — и земля старательно избегала касаться темного прошлого, или оберегая, или навсегда смирившись перед неизбежностью и силой врага.

Люди неистовствовали, то погружая в бессознательность, то приводя в чувство, то снова убивая. И не было этому конца. Манька не знала, то ли радоваться, что Ад возвращает память, то ли презрение его было столь велико, что, открывая прошлое, Твердь отметала всякую ее надежду пристроить себя в Дьявольской Утопии. Она выбрала первое, получая ответы на вопросы, которые мучили ее дни и ночи напролет, проведенные в ее одинокой сараюшке, раскрывая секреты своей безрадостной кармы, которая вела ее в погибель, не испытывая обиды ни на Дьявола, ни на твердь, ни на чертей. Манька слишком ценила уроки, чтобы обвинить. К боли она привыкла. Что могла сделать боль, которую земля считала своей и которую отдавала неохотно?! Раны от обморожений и железа не проходили с такой легкостью, как эти, лишь от одного правильно найденного слова, набора фраз, или расставленных по своим местам врагов.

— Кто дурилка, я дурилка?! Я тебя не дразню, они и в самом деле хотели к нам в гости прийти. Правда, Малина. Ты лучше скажи, малыш наш как? Опять бьет в печень? — спросил высокий красивый мужчина, про которого можно было сказать «сокол ясный». Вид он имел богатырский, правильными были черты лица его, глаза открытые, добрые, и голубые-голубые, совсем как у Маньки, пока она верила и ждала, что любым делом сможет показать себя. Манька с удивлением узнала в нем того самого пожилого мужчину, который привел ее на шахту. Только волосы его еще вились на ветру черные, как смоль. Он смотрел ласково на женщину — с таким же вздернутым в картошку носом, с ямочками на уголках губ и подбородке, с правильным живым интересом хитринок в уголках глаз, и молодая, как она. Манька едва узнала ее, на костре она была другая — старая, опухшая, изношенная, с лицом, испещренным морщинами и сломленная.

— В футбол будешь с ним сам играть! — ответила она с некоторым осуждением, положив руки на живот.

Манька почувствовала, как коснулись ее руки женщины.

— Хоромы достроили, теперь могу, а что? — ответил отец довольно и беззаботно. — Смотри, какой камень: стена, что скала получилась. С нашей горы! — он постучал кулаком в стену, проверяя ее на прочность. Камень был подобран один к одному, обтесанный рукой опытного каменщика. — Будем в нем еще и правнуков нянчить! Деньги, Малина, у нас за огородом! Так ведь никто не догадался добывать. А теперь пятеро уже камни собирают! Помнишь, по весне мужики приходили смотреть, как я точу их и перемешиваю глину с известняком, да в топку, а потом размалываю мелко и скрепляю камень? Все удивлялись, смеялись. А когда на прочность попробовали да руками пощупали, так и разохотились. Состав-то тверже камня оказался!

— Мы теперь будем глину им мешать? Ты для этого рудник выкупил? — засмеялась мать. — Говори, что еще придумал?

— Жалко деревья рубить, — обиженно проговорил отец. — В лесу им вольное житье-бытье, пусть людей радуют, и грибы-ягоды укрывают. Я посчитал все, уголь дешевле леса встанет. Смотри, как глина с известняком схватилась, но молоть надо мельче. Я вот думаю, кирпичи-то гораздо удобнее камня. И смесь эта… На, попробуй-ка сломать! Месяц назад в воде оставил, а ничего ей не сделалось! Смотри, смотри, как схватилась!

Мать засмеялась и провела рукой по волосам отца, откидывая назад непослушные волосы.

— Славных дел мастер, разве не права я была, когда говорила, что каменный дом не хуже деревянного? Пусть теперь Кошевякины локти себе кусают со своим лесом. Видела я, много зимой срубов наготовили.

— Ну, эти разойдутся. Из леса еще долго строить будут. Но и на наши дома будут любо-дорого посмотреть. А дом наш сразу заметно! Хм, если бы не ты, никогда не учудил бы такую крепость! Самый высокий в деревне, как в городе. Я про смесь-то у хозяина заводика выведал. Хитрил он. Долго хитрил. Секретный, мол, ингредиент… А я вижу, не везут ничего из-за границы. Только глину везут и известняк. И печка дымится. А потом с рабочими подружился, они мне и выложили, где кто что делает. Я все сложил и понял, а нету никакого ингредиента! Я его еще побелить хотел цветными белилами, но не успел.

— Успеем, я помогу. Я тут на горке у ручья видела пещеру, а в ней самоцветы, как глаза у тебя, синие-синие! Хотела взять, а в руках крошиться, и водой кое-как смогла смыть. Уж и терла, и терла! Вот бы в синий-то покрасить. А если в известняк добавить, будет голубой! — мать принесла немного оставшегося порошка. — На, вот, проверь! А полоски можно красненькими сделать, и цветной галькой узоры выложить. А ну, как девка будет? Уйдет к чужим, и будем только по праздникам видеть внучат. И станем в хоромах-то одни куковать!