Кому в раю жить хорошо... - Страница 75

— Ты тоже… Вампир еще тот! — разочарованно простонала Манька.

Передышка закончилась, Дьявол чуть подправил боль и вернул, разделив местами.

— Я не сею и не жну, — не согласился Дьявол. — Я фактор Пси, которого никто не ждет. Мало вампиров, которые задумываются, что если умную землю можно убить на расстоянии, то и Дьявол приходит в землю исподволь, без всяких объяснений. Они же думают, что на человека можно напасть только через человека, и не боятся. Знают, что взгляды обращены на него и против проклятой души его. Прячутся вампиры от людей. Не знаешь, кто баба, кто мужик. Мужики женское носят, женщины мужское. Одним словом, мерзость! И немногие задумывались, что Дьявол страшнее всех людей, ибо он не ради, а благородно за. Не настолько они умны, чтобы понять, что сама земля молится только мне, а сознания ваши недостаточно хороши для нее, если она обратно просится.

Манька проскрежетала зубами, пытаясь справиться с ломками.

— Что Манька, печка моя хороша ли? — усмехнулся Дьявол. — Печенька, печенька, дай Мане пирожок! Посмотрим, какие зубы она нарастила! — попросил он.

Манька нутром почуяла, что Дьявол искренне злорадствует. И сразу напряглась.

Признаться, она последним делом подумала увязнуть в зеркальной глади. Смотрела на зеркала в голове своей и не обрадовалась, когда зеркальные стены выросли как из-под земли, выбравшись наружу. Она силилась проползти как-нибудь мимо, но зеркала были повсюду. Из необъятного пространства, через которое метила пройти, снова и снова оказывалась перед зеркалом, а выжженная земля оставалась строго за зеркалом. Людей не было, но расплывшиеся голоса накатывали как волны, из нескольких мест: отчаяние, тоска, уныние, угнетенность — будто птицы, которые летели клевать. То близко, то далеко, и где-то в глубине зеркал проплывали тени.

Видимо, Дьявол решил ей показать, как работают зеркала внутри ее.

Она еще долго блуждала в зеркалах, пока не сообразила, что ее голос тоже был умножен и разбит, и летел к ней такими же птицами. Она хваталась то за одну волну, то за другую, и помаленьку рассмотрела: слева грузное сочеталось с мыслимыми и немыслимыми переживаниями, справа — те же самые голоса заряжались оптимизмом, мечтали, приносили себя, как личность необходимую всякому здравомыслящему и серьезному человеку, со многими мудрыми советами и молитвами. Слева — страх и боль отучали совать нос не в свое дело, советовали не дергаться и сидеть на месте, справа — звали за собой. И каждый голос был родной, любимый. Она так не думала, но именно так чувствовала. Ее третье око блуждало внутри своего пространства, цепко высматривая любой всплеск. Наконец, заметила, как явно пришло осознание самой себя. Она не спала, но и не бодрствовала, осознавая лишь нападение, которому не могла противостоять.

Сразу же поднялась боль: шею сдавила удавка. Справа — неясное сомнение. Эмоциональное высказывание принадлежало мужчине, он не рыкал, но и не отмахивался, и пришел не голос, пришел он сам, будто она была им. Заболела область под челюстью с некоторым проникновением внутрь тела. Точно такая же, чуть пульсирующая боль под лопаткой. Не иначе, воткнули иглу. Боль будто протыкала ее, растекаясь чуть ниже лопатки и уходя в правую руку. Рука занемела, дергаясь в такт посылаемым зарядам.

«Иглы подключены к электрическому току», — догадалась Манька, наблюдая за своими ощущениями, еще раз убедившись, что вампиры не испытывают судьбу. Точно такая же боль уже давно мучила ее чуть выше колена. Приходила и уходила в самый неожиданный момент, когда руки и ноги были нужны ей, как никогда. Раза два она камнем свалилась с дерева, собрав при падении на себя все острые сучья, когда отказавшая нога промахивалась мимо опоры. Дьявол, естественно, отказался поверить в болезнь — пришлось сделать штрафной круг.

«Ну, твари! — Манька простила Дьявол злую стряпню.

Зеркала не отпускали ее. Как водная гладь без признаков жизни, непроницаемое и скомканное пространство за границей тонкой мембраны. Зеркала приближались, когда она пыталась рассмотреть лица, и обезличенные пялились на нее, как само пространство.

«Чебурек, чебурек, — Манька расстроилась, пытаясь разделить их на те, которые лежали перед нею, а которые пугали вампира. Она исходила зеркальные пенаты вдоль и поперек, но зеркала не таяли, а она никак не могла вспомнить, что была в них. Зеркала обрезали память. Хуже, обволакивали противной полупрозрачной серой смолой, которая сильно смахивала на ту, от которой впоследствии отплевывался черт. И была она, как пространственные разрывы, в которых было густо, но пусто. — Ты мне зеркальце скажи, да всю правду доложи, кто на свете всех умнее, всех румянее и белее?»

Манька постаралась вызвать зеркала на разговор, но зеркала презрительно не отвечали, а взгляд упирался в слепое пятно, и свет и образы уплывали вбок, вверх, вниз…

«Это же я себя не вижу! — догадалась Манька. — И вампира! Мы без сознания лежим или в полубессознательности!»

И зеркала поплыли, внезапно открываясь. Манька слегка обрадовалась черным расплавленным камням, из которых торчали зеркальные осколки. Осколки мешали, открывая прошлое разрывами, и тогда она ходила по одному и тому же месту, не понимая, почему образины не тают, пока не натыкалась на стекло. Но зато, когда она выдавливала его, затылочным зрением снова видела Сад-Утопию. И даже боль показалась ей сладкой минутой славы.

— Спасибо, печка, за чебурек! — вежливо поблагодарила Манька.

Глава 10. Враги сожгли родную хату…

Ад раскалился, сминая тьму, явственно проступили скалы и выступы, и Манька снова пылала в лаве, рядом с расплавленными черными камнями. Мать таскали за узду и ездили на ней. Наконец, подвязали веревкой к спинке кровати. Голова сразу сделалась чугунной. Манька вдруг почувствовала, что дышать ей нечем. Состояние вернулось, но уже не пугало, отмеченное вскользь. И поплыла вместе с матерью. Теперь она была нижним пределом. Те мгновения, пока голос шел к ней, она становилась каждым, кто обращался к матери, но ни один не всплывал на поверхность, будто голоса существовали сами по себе: я, я, я, одна, я никто! — не было ни боли, не желания почувствовать себя живой, все мысли и чувства остались где-то далеко.